Мэй Сартон, писательНад шоссе сгустились тучи, дождь лил как из ведра. Дворники работали без остановки, но не справлялись с потоком воды, а моя голова не справлялась с потоком мыслей.
Было уже первое декабря. Как же мне все успеть? Эссе девятиклассников, реферат для университета, баскетбольная игра у Шона и доклад по истории для Кристин. Не говоря уже о ветеринаре, ремонтнике, корпоративе Марка… и Рождестве.
Рождество. Не хватало мне еще этих забот – хотя я и так свела их к минимуму. Каждый год я отказывалась от чего-то еще. Я уже давно не украшала дом фонариками и не обвивала зеленью перила. Вертеп стоял в гараже. Ах, если бы можно было отказаться и от елки! Да и от рождественской службы… Стоять в переполненной церкви, слушать фальшивое пение детского хора, желать всего самого доброго незнакомцам и поклоняться деревянному Святому Семейству – все это казалось мне бессмысленным.
Я съехала с шоссе. Дождь стал чуть слабее, но ветер свирепствовал, сгибая еловые ветви. Интересно, удастся ли мне добраться до школы быстрее учеников?
Ученики. О, эти бессмысленные действия! Жизнь ортодоксальных евреев была заполнена ими. Каждое утро они четыре часа молились и изучали Ветхий Завет – то есть Тору, – и только потом начинались обычные занятия. У них было по девять уроков в день. Они ходили из класса в класс, все мальчики в кипах, все девочки в длинных юбках, всякий раз целуя пальцы и касаясь мезузы – цилиндра с маленьким свитком с молитвой, прикрепленного к каждой двери в школе. Поцеловал – прикоснись. Поцеловал – прикоснись. Поцеловал – прикоснись. И так весь день. А еврейские праздники? Их было так много: Рош Га-Шана, Йом-Киппур, Суккот, Ханука – все они были между Днем труда и Рождеством, и к каждому приходилось тщательно готовиться. Как только они все успевали? И зачем?
Если честно, я им завидовала. Как здорово верить в Бога настолько, что все эти ритуалы кажутся важными и преисполненными смысла! Когда я была подростком, я тоже верила в Бога. Я каждую ночь молилась на коленях и с благоговением отмечала все праздники. Но это осталось в прошлом. Землетрясения, бомбежки, нищета, болезни. Я просто не понимала Бога – но мои ученики, похоже, понимали его. Они как будто и мысли не допускали, что все их проявления веры бесполезны, что это просто трата времени. Как и Рождество.
Я завернула на школьную парковку. Ладно, решила я. Они избранные. Я – нет.
– Итак, – сказала я чуть позже первокурсникам, – откройте пятую главу. В ней Элиезер вспоминает, как в концентрационном лагере у него на глазах повесили невинного еврейского мальчика чуть младше его самого. Как на него повлияло это событие? – В воздух взлетела рука. – Амира?
– Он перестал верить в Бога.
– Верно, – добавила Ница, – ведь дальше в книге рассказывается, что Элиезер отказался молиться на Йом-Киппур. До этого он молился всегда.
– И что он почувствовал в этот момент? – спросила я.
– О, он пишет об этом вот здесь! – воскликнула Рива, указывая на страницу. – «Я был одинок – ужасно одинок в мире без Бога… Я стоял среди молящихся и наблюдал за ними, как чужак». – Рива подняла голову и пронзила меня взглядом голубых глаз. – Элиезер почувствовал себя опустошенным, отрезанным от Бога.
